Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Этих двоих Бастард прислал в Шинон, чтобы подробнее разузнать, что за Дева едет к дофину. Но сегодня они станут ещё и свидетелями обвинений, которые мадам Иоланда намерена выдвинуть, и их вид – эти впалые щеки и потухшие без надежды глаза – явятся необходимым, наглядным укором забывшемуся Шарлю.

Герцогиня с надеждой посмотрела на «друзей». Ришемон, Алансон, Гокур… Первый отстранён и обижен, второй – связан честным словом, а третий, хоть и сражался до последнего дня, но уже и сам, кажется, не понимает, зачем и за что? Он да ещё Ла Ир, не то что разговоры, одни только намёки на мирные переговоры с Бургундией воспринимают, как пощёчины. А Гокур ещё и потому, что стоял у истоков этой войны, командуя гарнизоном Арфлёра в том памятном, пятнадцатом году, когда Монмут развязал свою военную кампанию. Три года назад доблестного капитана выкупили из плена у герцога Бэдфордского за двадцать тысяч экю золотом, и господин де Гокур – не так давно занимавший должность камергера герцога Орлеанского – первым делом кинулся под знамёна своего бывшего сюзерена – то есть, к Жану Бастарду. Победа при Монтаржи добавила славы его послужному списку, да и теперь, приехав из Орлеана вместо раненного Бастарда, Гокуру не стыдно было смотреть в глаза окружающим. Тем растеряннее он выглядел на этом совете, не зная, чем возразить на слова, вроде бы верные по форме, но далёкие от реальности по смыслу.

– Орлеан устал от войны! И, единственное, что может принять, как чудо, это возвращение к миру и покою! – не унимался Сеген. – Чем тратить время на пустопорожние споры о какой-то крестьянке, не лучше было бы озаботиться поиском каких-то путей для скорейшего решения проблем этого несчастного города – нашего последнего оплота!

Ну, всё! Вот теперь, довольно!

Мадам Иоланда шумно вздохнула, подавила зевок, не слишком, впрочем, скрывая его от окружающих, и демонстративно принялась рассматривать узоры на своём веере с видом человека, смертельно скучающего.

Де Сеген остановился.

– Вижу, вашей светлости слушать меня неинтересно? – спросил он ядовито.

– Отчего же? – герцогиня, не поднимая на него глаз, пожала плечами. – Мне было очень интересно, до тех пор, пока вы не стали повторяться.

Монах с достоинством поджал губы.

– Рад, мадам, что вам было интересно, хоть немного.

– И даже не немного, святой отец. Мне было безумно интересно наблюдать, как ловко вы прикрыли ворохом красивых фраз тот факт, что к Филиппу Бургундскому, в обход совета, уже было отправлено посольство – якобы, от жителей Орлеана – с просьбой взять город под свою руку. Вероятно, господин Ла Тремуй нашёл самый короткий и лёгкий путь решения проблемы, но, не имея возможности добиться от нашего короля прямого согласия на начало мирных переговоров с Бургундией, решил зайти с другой стороны. Пусть даже и ценой смертельного оскорбления, которое он нанёс командующему обороной города.

Рыцари за столом возмущённо загалдели, переглядываясь и спрашивая друг у друга, правда ли то, что они только что услышали, так что, пришлось и дофину, вслед за ними, повернуться к Ла Тремую с вопросом:

– Это правда? Посольство действительно отправлено?

Ла Тремуй злобно сверкнул глазами в сторону герцогини и неопределённо фыркнул.

– Полагаю, да, раз герцогиня говорит об этом так уверенно… Но, с другой стороны, я вполне могу понять старейшин – это, скорее, жест отчаяния, ваше величество. Расходы на оборону растут, да и командующий тяжело ранен и не может защищать город с полной отдачей. Кроме того, права его весьма сомнительны, тогда как герцог Филипп является кузеном законному сюзерену, находящемуся в плену. Обращение к нему за помощью, должно, в известном смысле, стать для Бастарда, скорее, облегчением…

– А эти господа уверяют, что оно стало оскорблением!

Мадам Иоланда положила руку на стол по направлению к господам де Виллару и дю Тийе, настороженно притихших на своих местах. Их вообще-то прислали сюда по другому вопросу, но, если попутно прояснится унизительный факт обращения за помощью к Филиппу Бургундскому, тоже будет неплохо…

– Они уверены – город можно отстоять, и Жан Бастард вполне способен сделать это, даже со своим ранением.

– Вероятно, у городских старейшин другое мнение на этот счёт, – преувеличенно любезно заметил Ла Тремуй.

– И поэтому они посылают не кого-то из своих рядов, а господ де Ксентрая и д'Орги – бывших соратников мессира де Ла Тремуя по службе старому Филиппу Бургундскому? – холодно улыбнулась мадам Иоланда.

Де Гокур хлопнул рукой по столу.

– Так я и знал!

Он осмотрел присутствующих с таким видом, с каким обычно балаганный «хор» объявляет комическую сцену.

– То-то Дюнуа так удивлялся, почему именно эти двое? Да и вообще – почему? Ведь он удерживает город… Пусть тяжело, но удерживает… Однако, теперь мне будет чем его «утешить».

С ударением на последнем слове Гокур окинул Ла Тремуя крайне выразительным взглядом и отвернулся. А среди рыцарей за столом снова поднялся тихий ропот.

– Я разберусь с этим.

Дофин тяжело и незнакомо посмотрел мадам Иоланде в глаза, чем немало её озадачил.

– Чуть позже… разберусь.

Прежде он никогда так не смотрел. И герцогине понадобилась почти минута, чтобы «переварить» этот взгляд.

– Разумеется, вы правы, сир, – слегка поклонилась она, – разумеется, позже, потому что сегодня нас здесь собрала другая забота… И, мне кажется, девушка, которая пришла…

Но тут взвился с места не желающий сдаваться Ла Тремуй.

– Девушка, которая пришла, как раз и могла стать косвенной причиной обращения к Филиппу! – зло перебил он. – Возможно, даже до Орлеана дошли слухи о пагубном пристрастии герцогини Анжуйской ко всякого рода шарлатанам, и весть ещё об одной «Божьей посланнице» просто заставила их бессильно опустить руки! И отправить к Филиппу людей, послуживших когда-то верой и правдой Бургундскому дому, чтобы добиться у него доверия не сказками о чудесах, а напоминанием о реальных заслугах!

– Не забывайтесь, сударь! – рыкнул со своего места Ла Ир.

Но мадам Иоланда лишь устало прикрыла глаза.

– Похоже, господин Ла Тремуй не может убеждать, не оскорбляя. Но сегодня подобное оскорбление я уже пропустила мимо ушей. И готова пропустить снова, если граф объяснит, почему так уверен, что девушка, которую все называю Девой из пророчества, шарлатанка?

Ла Тремуй раскрыл было рот, но, мгновенно оценив расставленную ловушку, едва не заскрежетал зубами от злости.

Догадалась ли мадам Иоланда, что он знает о её причастности к явлению Девы, или нет – неизвестно. Но своим вопросом руки ему она повязала крепко! Слишком долго владея информацией, Ла Тремуй привык думать об этом деле с позиций своего знания. Но сейчас его знаниям была грош цена! Не объявлять же во всеуслышание, что он много лет догадывался о подготовке такой, право слово, еретической мистификации, но ни разу, ни словом, ни делом, не попытался её предотвратить! Да и с доказательствами могла выйти неловкость – пришлось бы тащить на свет странноватое и, явно неприглядное, поручение королевы Изабо, а этого дофин никогда не простит. Так что, как ни крути, но придётся признавать поражение и слегка снизить тон, пока его крепкие позиции не зашатались…

– Я не уверен, мадам, – изображая, то ли смущение, то ли смиренную терпеливость, пробормотал Ла Тремуй. – Я ни в чём не уверен. Ни в чём. Потому что несу тяжёлое бремя ответственности перед моим королём и не могу позволить себе, так же благодушно, как вы, принимать на веру то, что требует тщательной проверки.

– Но девушка уже произвела впечатление на Карла Лотарингского, не говоря уже о коменданте Вокулёрской крепости.., – тут мадам Иоланда впервые обратилась прямо к Шарлю, – Единственной крепости в восточных областях, которая сохранила верность вашему величеству. Неужели преданная служба её коменданта не стоит того, чтобы эту девушку хотя бы принять, как он того просит?!

Шарль, набычившись, взглянул на герцогиню.

– Господин де Ла Тремуй служит мне так же преданно, – раздельно выговорил он.

И лицо мадам Иоланды потемнело…

Шарлю не нравилось всё, что здесь происходило.

Ему надоело разрываться под фламбержем13, который ковали своим противоборством «матушка» и первый советник. И вообще надоело быть этаким, словно неодушевлённым «яблоком раздора». Слава «Буржского короля», при всей своей унизительности, представлялась ему вполне верной, а эти двое не давали никакой возможности доказать всему миру обратное!

Да, не следовало так унижаться и каяться десять лет назад, после убийства герцога Бургундского. Сожалеющий взгляд «матушки» до сих пор стоял у Шарля перед глазами. И, чем более явными становились признаки того, что Европа обо всём забыла, тем более раздражающим становился этот взгляд.